Сон № 9 - Дэвид Митчелл

Но меня это не остановило. Меня будто околдовали. В школе я списал из какой-то книги любовное стихотворение. И в награду получил поцелуй! У меня и сейчас, как у козла, от баб отбою нет. Короче, Кирара не устояла. На машине моего двоюродного брата мы с ней ездили к водохранилищу. Считали звезды. Считали ее родинки. Небывалое блаженство. У меня такого больше никогда не было и уже не будет. А потом до ее папаши дошли слухи о том, как мы проводим время. Я, понятное дело, не подходил на роль принца для его драгоценной принцессы. Ну и… Папаша сказал свое веское слово, и она бросила меня, словно покрытый струпьями труп. Даже сменила плавательный клуб. Для Кирары я оказался легкой закуской, а она для меня была целым меню в ресторане любви. В общем, я расстроился. Совсем рассудок потерял. Продолжал посылать ей стихи. Кирара не обращала на них внимания. Я перестал спать, есть, думать. А потом решил доказать ей свою преданность, совершив самоубийство. Мой план был таков: добраться до Моря Деревьев у подножья Фудзи и наглотаться снотворного[234]. Способ не оригинальный, я понимаю, но мне было восемнадцать, а у моего дяди там была хижина. Утром я отправил Кираре письмо, в котором говорилось, что я не могу жить без ее любви и что у меня нет другого выхода, кроме как умереть. Вдобавок я описал место, где собирался совершить свой подвиг – какой смысл умирать за любовь, если об этом никто не узнает? Короче, я сел на самый ранний поезд, доехал до тихой сельской станции и отправился к цели. Погода все время меняла настроение, а я – нет. Я был твердо уверен в принятом решении. Я отыскал хижину своего дяди и побрел дальше, пока не вышел на поляну. Вот нужное место, подумал я. И тут вдруг увидел высоко-высоко… угадай что?

– Э-э… птицу?

– Кирару! Мою возлюбленную. В петле! Ее ноги медленно крутились то в одну сторону, то в другую. Жуткое зрелище! Раздутая, в дерьме, вороны и личинки уже делают свое дело.

– А это…

– И тут меня обуял такой ужас, что я проснулся, – все еще в поезде, на пути к Фудзи. Вот тебе и откровение. На следующей станции я вышел, сел в обратный поезд и поехал домой. На коврике перед дверью лежало мое письмо – непрочитанное и даже не вскрытое, только на конверте надпись кроваво-красными чернилами: «Вернуть отправителю». Кирара – или ее отец – вернули его, даже не прочитав. А я-то, дурак… Короче, она поступила в университет и уехала, и… – Удильщик притормаживает, пропуская какой-то грузовик. Водитель машет ему рукой. – Ну а потом, много лет спустя, я ее снова увидел. В аэропорту Кансай, издалека. Муж-богатей, золотые побрякушки, спиногрыз в коляске. Знаешь, о чем я подумал?

– Позавидовали?

– Нет. Я вообще ни о чем не подумал. Хоть и был готов из-за нее в петлю влезть, но никогда ее не любил. Не любил по-настоящему. Только думал, что люблю. – Мы въезжаем в тоннель, полный эха и воздуха. – У таких историй должна быть мораль. Вот моя мораль: доверяй снам. А не тому, что думаешь.

Еще тоннели, мосты в долинах, станции техобслуживания. По скоростному шоссе Тугоку грузовик въезжает в рассвет. В прошлые века знатные люди и священнослужители тратили много дней, чтобы пройти тот путь, который в двадцать первом веке проделываешь за полчаса. Заторможенный дождь, заторможенный туман, заторможенные дворники на ветровом стекле. Очертания снова обретают имена, а имена – очертания. Островки в устьях рек. Цапли на рыбалке. Лавандовые бетономешалки, запечатывающие берега. Заложенные кирпичом тоннели в горных склонах. Склад пивных ящиков, бесконечный и однообразный, как Утопия. Представляю, как мама лежит без сна, в сотнях километров отсюда, и думает обо мне. Я все еще не верю, что сам напросился в Миядзаки. Интересно, для нее это тоже сюрприз? Волнуется ли она так же, как и я? «Выезд на Окаяму». Над заводскими трубами клубится дым. Удильщик беспрестанно мурлычет себе под нос одну и ту же песенку. Дорогами повелевают машины, а не те, кто их водит, – грузовику поменять водителя легче, чем поменять масло. Материнские визиты были для нас пыткой. С тех пор как она нас бросила и до смерти Андзю, мама приезжала на Якусиму примерно раз в год. «Выезд на Фукуяму». Пламя лижет уголок тумана. Участок леса расчищают за неделю, разравнивают землю за месяц, асфальтируют за полдня – и потом забывают. Вскрыли, озеленили, разгладили, выкорчевали. Линии электропередач, провода, обвисшие и туго натянутые от столба к столбу, пальцы скорости перебирают струны небрежно настроенной гитары. Бабушка отказывалась встречаться с мамой, поэтому мы приезжали к дяде Патинко в Камияку – главный порт – накануне вечером. Нас одевали в школьную форму, а тетя Патинко отводила нас к парикмахеру. Конечно, все знали. Мама брала такси от причала, хотя до дяди Патинко было не больше десяти минут ходу. Ей отводили лучшую комнату, а тетя развлекала ее светской беседой, в которой основное внимание уделялось пустопорожним мелочам. «Выезд на Хиросиму». Удильщик выключает дворники. Рекламные щиты расхваливают банк, который лопнул много месяцев тому назад. Горы, что спускаются к побережью Японского моря, поворачивают время вспять. Бесцветные окраины повторяющихся городов. Много лет спустя дядя Асфальт проговорился – после шести банок пива, – что дядя Патинко посылал маме деньги на жизнь, а в обмен заставлял ее нас навещать. Наверное, он хотел как лучше, но все-таки зря он принуждал нас видеться. Мы отвечали на ее вопросы, всегда одни и те же, не задевающие болезненных тем. Какие предметы в школе нам нравятся больше всего? Какие предметы в школе нам нравятся меньше всего? Чем мы занимаемся после школы? Наши беседы напоминали допрос. Ни проблеска нежности. «Выезд на Токуяму». Именно здесь Субару Цукияма, мой двоюродный дед, провел последние недели своей жизни в Японии. Сегодня он не узнал бы префектуру Ямагути. Поле для гольфа, врезанное в склон холма, огорожено зеленой сеткой. Микроскопические фигурки машут клюшками. Я вновь вспоминаю о почтовом вирусе и думаю о том, разносит ли он еще жуткие новости Кодзуэ Ямая. Теперь он не имеет ко мне ни малейшего отношения. Видимые последствия – лишь верхушка айсберга: результаты большинства поступков обычно невидимы для того, кто их совершает. Грязная тряпка выцветшего неба – утро забывает о недавнем дожде, как девчушка забывает о том, что хотела затаить обиду на долгие годы. Наверное, Андзю